Андрей Колесников«Ведомости» 24.03.2010, 51 (2569)

В своей статье в «Ведомостях», основанной на выступлении на «сенатских чтениях» в Конституционном суде, председатель Высшего арбитражного суда РФ Антон Иванов предложил перейти к системе прецедентного права, тем самым взорвав отечественную юридическую среду. А она в последние годы, после правовой революции 1990-х, на которые пришлись подготовка и принятие Конституции и Гражданского кодекса, двух базовых нормативных документов страны, стала несколько вялой и инертной. И просыпающейся для того лишь, чтобы воспринять — без общественного обсуждения и даже экспертной дискуссии — какую-нибудь конъюнктурную инициативу начальства и шепотом обсудить очередной абсурдный поворот во втором деле ЮКОСа.

Эффект от взрыва оказался чувствительным еще и потому, что не только российское, но и советское право вполне можно было отнести к континентальной, романо-германской правовой семье, для которой в отличие от англосаксонской семьи, где право творилось судами, закон важнее судебного решения. «Не примеры, а законы имеют юридическую силу», — сказано в кодексе Юстиниана VI в. И сломать в одночасье веками складывавшиеся представления о праве, несмотря на правовой нигилизм «натур русских» и десятилетия применения «революционного правосознания», практически невозможно. Да и вряд ли это нужно в полном объеме и реалистично.

К тому же институционализация прецедентов, скажем, в уголовном праве при наличии латентных или открытых политических процессов может привести к трагическим последствиям. У нас и так сажали «ученых-шпионов» на сталинского размера сроки лишения свободы словно бы в соответствии с одним «прецедентом», тщательно отшлифованным изощренным чекистским умом. А о «прецедентах» в экономических уголовных процессах и говорить нечего — из числа сидящих в зонах умных и креативных людей можно было бы составить не одну эффективную инновационную частную компанию.

Но почему, собственно, завел разговор о прецеденте, и разговор не только и не столько академический, Антон Иванов? Очевидным образом — не от хорошей жизни. И не от хорошей жизни он произнес возбудившие многих слова о том, что правовая определенность важнее независимости судьи. Да, наверное, прецеденты снижали бы роль судьи. Но они же и минимизировали бы возможности судейского произвола, о чем Иванов, очевидно, постеснялся сказать в высоком судейском присутствии. А этот произвол, порожденный иной раз глупостью, нешироким кругозором, коррумпированностью, и порождает в судебной системе свои маленькие «квазипрецедентики», чрезвычайно вредные в том числе и для хозяйственного оборота.

Главное же — попытка обратиться к элементам прецедентной правовой системы, когда, впрочем, прецеденты устанавливают только высшие суды, — это следствие переусложненности некоторых отраслей российского права, например налогового, и его внутренней противоречивости. Доходящей до того, что иной раз его невозможно применять.